ГОВОРЯТ БЕСЫ НА ОТЧИТКАХ...Из КНИГИ "Козни бесовские"
— Тремя грехами мы сейчас взяли весь мир: блудом, богатством и пьянством. — Все веры, кроме Православной, все у нас в аду находятся.
— Наш князь как даст нам задание, мы сразу идём исполнять, а вы пока раскачаетесь на повеления Божии… — Очень боюсь тех, кто добрые дела делает втайне, я учу всё выставлять напоказ. — Теперь любят делать добро так, чтобы о нём все знали. Никто не хочет на небе награду получить, только бы здесь, на земле. — Радуюсь, когда на могилах ставят памятники, а не кресты, когда вешают фотографии умерших, а не иконы. — Молитва задержания мне очень мешает осуществлять мои планы.
— Как только ты подумаешь: “Она колдунья”,— я грех записываю. Колдун ничего не может сделать без попущения Божия.
— Вы что же, думаете, мне могут нравиться те, кто ради Бога пьёт один кипяток или заваренную траву, а не чай или кофе?
— Это мы на молитве наводим на вас сон, уныние, страхование, чтобы отвести от беседы с Богом! Мы можем раздражить вас даже какой-нибудь волосинкой или букашкой. — В мирские книги, журналы, газеты мы поместили изображения ваших святых! А рядом из чёрной магии заговоры пустили! Вот и ставят люди кастрюли и тому подобное на угодников Божиих, а то и вообще выкидывают в уборную! — Некоторые говорят: “Что заслужим, то и получим”. Говорят, а не знают, какая там мука и что оттуда не выйдешь, сколько ни плачь. Никто не услышит.
— Но особенно мы действуем через телевизор. Телевизор — вот вся твоя “святыня”.
— Это мы устраиваем ссоры между людьми.
— Мы записываем каждую худую мысль, с которой вы согласились,
посочувствовали ей, и ставим в хартии (так они именуют свое “досье” на нас — ред.) точки. Мы записываем каждое ваше слово. Когда вы молитесь, мы зорко следим за вами.
— Мы даже малое берём во внимание, всё пишем, чтобы запнуть на мытарствах. — Люблю женщин с золотыми серьгами в ушах, на высоких каблуках, в коротких юбках или мужских брюках. — Не нравятся мне любящие святыню. Очень тяжело мне покаяние подробное. — Через покаяние грехи в наших хартиях стираются, но большие изглаживаются только через слёзное покаяние. — Когда человек кается в грехах, тогда сети наши разрушаются. — Очень мне нравится, когда на исповеди грехов не называют, а каются “вообще”: делом, словом, помышлением... — Очень тяжело мне покаяние подробное. — Стоят в храме, а думают о доме! А я-то рад и в хартию пишу! — Люблю, когда священники службы и требы сокращают и когда служат ради славы, наград и денег. — Люблю тех, кто, крестясь, крест кладёт кое-как. — Люблю, когда служат панихиды по неверующим. — Умершие без крестов — все у меня, в аду. — Мы сейчас совсем запугали верующих колдовством, пускай забудут, что на всё воля Божия. — В последнее время особенно усиливаемся нагонять уныние. Чтобы роптали на Бога. — Мы забиваем голову мыслями о будущем, только бы о Боге и о грехах не думали и не каялись. — Это мы внушаем ропот, даже на погоду. — Особенно не люблю книги старческие (святоотеческие — ред.), они меня насквозь прокалывают. Это я внушаю к ним отвращение. — Не терплю доброту и ласку. — Кто за врагов молится, тот нас с ног сшибает. — Ненавижу терпеливых на молитву. — Не люблю, когда трое вместе молятся. Потому что Бог сказал: “Где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я среди них”. — Духовные книги — лучшая милостыня за усопших. Никому об этом не говори. Пусть не знают. — Ух, как я рад, что столько стало бесноватых. — Люблю таких, которые подходят причащаться без крестов, не прочитав молитвенного правила, не простив обидчиков.
— Ненавижу священников, которые спасают и приводят к Богу.
— Многие каются, а от дел не отстают! — Ненавижу, когда человек мужественно борется со скорбью. На душе кошки скребут, а он вида не показывает. Эта борьба мне крайне не нравится. — Боюсь низших чином, но высшим духом. А высших чином, но низших духом — таких не боюсь. — Ни в ком не замечаю борьбы с нами. Стоит вложить мысль греховную, как её тут же принимают и исполняют. — Сейчас многие прямо с низших мытарств к нам в ад отправляются, за осуждение других (особенно священников и монахов). И чревоугодников много: все любят поесть и попить повкуснее. Они и не каются в этом; придут в храм, на лавочку сядут и говорят о мирском. У них и мысли нет, чтобы покаяться.
— Во многих церквах я чувствую себя вольготно: там, где верующие разговаривают, ведут себя, как на базаре. У тебя я стою на второй ступеньке, дальше не могу войти. Я стою на улице, мне страшно
даже к притвору приблизиться. У некоторых нерадивых батюшек, которые, например, выпьют да идут служить, я бываю и на краешке алтаря. — Нравится мне, что сейчас многие совсем не говорят о Боге и Матери Божией, ни с батюшками, ни между собой. Одна плоть, ничего духовного, даже в храме о мирском болтают. — Люблю захваченных суетой, до Бога ли им? — Это мы внушаем, что антихрист уже родился. — Мне бы хотелось, чтобы все верующие так говорили: “Молиться нет
времени… В храм ходить некогда, дел много…” или: “Муж не
пускает…” или: “Гости приехали…” Мы вам сколько угодно отговорок
найдём. — В моём плане первым пунктом значится: чтобы реже ходили в храм.
— Не люблю книг о святых отцах. Всё в них против нас написано. Мы день и ночь учим осуждать священников.
— Люблю, когда священные книги истолковывают по-своему, не обращаясь к святым отцам.
— Утешаюсь я тем, что не один страдать вечно буду, а повлеку за собой море людей. — Терпеть не могу, когда священники на исповеди, объясняя и спрашивая, вытягивают грехи.
— Наши священники сбивают истинных священников, наши монахи сбивают истинных монахов, наши верующие сбивают истинных верующих. — Я пепла из кадила после Литургии очень боюсь от Херувимского ладана. — Когда Страшный Суд будет, все встанут, возьмут свои кресты с могил и пойдут на суд. А те, у кого крестов не будет, как думаешь, куда пойдут? — Ты хоть одного человека оскорби, чтобы он ушёл расстроенный! Вот тогда мне радость будет. — А! Грешите и каетесь? Всех бы вас разорвал! — Очень нравится общая исповедь! Я бы двадцать четыре часа в день ходил! Никакого греха не надо говорить и стыда не надо испытывать. — Я внушаю оставлять всё “на потом”. Потом почитаете молитвы, потом — Евангелие, потом в храм сходите, потом и доброе дело сделаете. Если успеете. — Все эти выписывания и переписывания из божественных книг, особенно святоотеческих, — ненавижу. — Нравится мне, когда святыней не дорожат и небрежно с ней обращаются. — Тех, которые сострадают бесноватым, я боюсь, а которые боятся их, потому что мы в них сидим, — те мне нравятся. И боящиеся колдунов мне очень милы. — Ненавижу тех, кто читает Псалтирь, особенно ночью. — Не люблю довольных любой пищей. Это я вас учу разбираться и капризничать. — Нравится мне, когда напоказ чётки носят, губами шевелят, демонстрируя, что молятся. И ещё — когда говорят или показывают, чем пожертвовали.
— Особенно не люблю из Евангелия от Луки 12-ю главу!
— Вы, холёные, начёсанные, выбритые, разодетые — все мои! Люблю занятых миром, а не спасением души.
— У курильщиков не только дым мой, но и огонь!
— Это мы внушаем вечернее правило оставлять! Как ты думаешь, если человек уснёт, не помолившись, да умрет во сне — куда его душа пойдёт? В рай что ли? — Исповедаются в грехах, а от причин не уходят.
— Обцеловал бы тебе ручки и ножки, если бы ты сфотографировался вместе с католиками, или лютеранами, или раскольниками!
— Люблю своих монахов. Мои монахи мясо едят, вино пьют.
— Особенно ненавижу святых, которые достигли любви и в жизни терпели искушения и скорби. — Смирения терпеть не могу. — Может ли человек, который перед телевизором умер, мытарства пройти?
— Ну, если бы ещё газету читал, может, и прошёл бы, но если телевизор смотрел: клоунов, колдунов, безстыдства — ни за что не пройдёт.
— Меня усилиями только священника не выгонишь. Надо и самим поститься, молиться: вот тогда мне бой… Я не хотел говорить, но наперсный твой Крест со святыней меня вынуждает сказать, сними его!